Основной заголовок

На этой странице будут помещаться произведения, посвященные беспородным животным.

Если у вас такие произведения есть,присылайте их или ссылки на них по адресу:

(Из книги воспоминаний «Бессарабия»)

В довоенной Бессарабии, при румынах, я жил с родителями, младшим братом и бабушкой в небольшом городке Леово. Наш дом стоял на Фердинандовской улице, переименованной в Комсомольскую, когда пришли советские войска. До этого события Леово был настоящим «собачьим городом» почти в буквальном смысле слова: обилие четвероногих никого не заботило и не тревожило... Я дружил с собаками из всех соседних дворов. Случалось, что в школу меня сопровождала целая стая...

Уже в восьмилетнем возрасте я знал, что у собак, как и у людей, есть свои неповторимые характеры, склонности, привычки... Вот воскресают в памяти три собаки (я забыл их клички): одна из них, крупная черно-белая дворняга, принадлежала нашему соседу Мике Гудинецкому, другая, маленькая, рыжая, обитала во дворе второго соседа – Ицика Чернобельского (и чего бы ему не владеть черно-белой дворнягой?), третья, лохматая, старая, не принадлежала никому – она отстала от бродячего цирка (или потерялась? или ее просто выкинули по причине преклонного возраста?) и посещала по очереди каждый двор.

Я не берусь исследовать общественные условия жизни нашего города и уникальные свойства психики большинства жителей, но собаки, бродившие по всему городу и заглядывавшие даже в церковь и синагогу, ни у кого не вызывали удивления. На собаку могли цыкнуть, иногда прогнать, и этим исчерпывались все санкции.

Да, я с детства обожал собак, причём порода меня никогда не интересовала. Всегда отдавал предпочтение добродушным дворнягам – за их неприхотливость, демократизм, веселый нрав и бойкий ум. Об их привязанности к человеку и бескорыстной сердечности (да, сердечности!) уже не говорю.

Так вот – о тех трех собаках... Черно-белая дворняга отличалась редкостным добродушием. Сколько раз ее обижали – ну совершенно зря, просто бессмысленно – она всегда всех прощала. Много раз я слышал поговорку: «Лижет бьющую руку». Слышал, но ничего подобного не видел. А черно-белая дворняга лизала бьющую руку в буквальном смысле! Приказчики Мики неоднократно развлекались, познав добрый нрав этой всепрощающей собаки. Ткнут ей кулаком в нос, затем протягивают разжатые пальцы. И черно-белая дворняга, повизгивая от боли и со страхом ожидая нового подвоха, подползала на животе к скучающему приказчику и под общий хохот лизала ему руку... Да, собаки в городе были свободны, но свобода без гарантии сохранения достоинства (пусть и собачьего) – это мираж, самообман.

Рыжая собачонка была другого нрава. Она вертелась вьюном, размахивая хвостом, как сигнальным флажком, при этом зад ее качался, как маятник. Перед всеми лебезила, но каждый остерегался ее коварства. Захочешь ее погладить – она вдруг цапнет за руку, правда, не до крови. Выйдет какой-нибудь мальчишка во двор с бутербродом – собачонка визжит от восторга и расстилается у его ног, стыдливо отворачивая глаза от вожделенной колбасы, и вдруг – раз! – она перепрыгивает через забор, держа в зубах эту самую колбасу, а мальчишка с удивлением рассматривает палец, на котором появились следы клыков.

Всеобщим уважением взрослых и детей пользовался старый цирковой пес. Величественный в своей старости, несмотря на жалкую шкуру с выдранными клоками шерсти, он никогда не ронял собачьего достоинства и ни перед кем не унижался из-за корки хлеба или куска колбасы. В цирке его когда-то обучали разным штукам, и пес многое помнил. Например, когда ему бросали кость, он не спеша подходил к ней, обнюхивал, затем, шаркнув передней ногой, делал поклон в сторону того, кто бросил, и очень осторожно брал зубами (казалось, что губами) кость, медленно отходил в сторону и начинал грызть.

Однажды на кухне у бабушки кто-то опустошил тарелку с котлетами. Бабушка в общем-то сама и была виновата: сняв сковородку с плиты, она поставила ее на низкий подоконник, окно же было настежь раскрыто. Никто ничего не мог доказать, но папа заподозрил собак. Добрый, в сущности, человек, он в ярости мог совершить поступок, которого потом стыдился всю жизнь... Папа пошел в аптеку к дяде Лёве, взял у него пакетик с ядовитым порошком, а затем купил сырого мяса... Я помню, что, возвращаясь из школы, с ужасом обнаружил около церкви труп черно-белой дворняги, которая, съев папино «угощение», отправилась туда, куда любила иногда заглядывать. Я еще не понял, в чем дело, прибежал домой, а во дворе собрались все приказчики во главе с Микой Гудинецким. Они громко обсуждали дикое событие, совершенно нетипичное для города Леово, и начистоту говорили папе в лицо, что о нем думают. Здесь же валялся труп рыжей собачонки.

– Из-за каких-то паршивых котлет отравить трех собак! – с негодованием говорил Мика.

«Как трех? – хотелось мне крикнуть. – Вот же сидит циркач!» И действительно, цирковая собака, живая и невредимая, сидела в стороне и спокойно смотрела на всех своими умными проницательными глазами.

И кто-то из мальчишек стал мне рассказывать, как она уцелела. Он видел, как мой папа бросил ей отравленное мясо. Собака, как всегда, вежливо изогнулась в благодарном поклоне и шаркнула ногой. И тут, видимо, дрогнуло сердце папы. Он бросился к псу и отобрал мясо.

– Ты понимаешь! – с восторгом говорил мальчишка. – Вот это пес так пес! Когда твой папа отобрал у него мясо, он и вида не подал, что обиделся. Постоял, постоял – и вдруг зевнул! Ей-Богу, чтоб я лопнул, чтоб у меня лягушки завелись в животе – зевнул!

Увы, напрасно мы радовались тому, что собака уцелела. Ей была предназначена другая участь– участь позорной смерти.

Это произошло в первые месяцы установления советской власти. Сначала мы ликовали – это был праздник освобождения Бессарабии от румынского владычества. Казалось, каждый житель маленького городка становится активным творцом всеобщего и своего личного счастья. Мы жили в ожидании сказочных чудес... Я долго хранил тетрадный листочек со словами, которые переписала мама с какого-то транспаранта: «Беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даром даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы. В.И. Ленин».

Скоро, очень скоро мы поняли, что новая власть – в руках демагогов. Начали с ликвидации собак, а закончили депортацией почти половины бессарабского населения...

К этому времени я обзавёлся великолепным дворовым псом по кличке Бомбонел. Пёс обычно выпрашивал что-то сладкое – пряники, конфеты, отсюда и его кличка (конфеты – по-румынски «бомбоанэ»). Не знаю, откуда он пришёл. Просто прижился – и всё. Это был здоровенный кобель с лоснящейся светло-коричневой шерстью. Как виртуозно «опоясывала» снежная белизна его голову! Издали казалось, что это белый ошейник. Общительный и ласковый, игривый и серьёзный, пёс был мне предан до самозабвения, неизменно сопровождал в школу, порой терпеливо дожидаясь у ворот все четыре урока. Но брать его с собой в школу становилось с каждым днём опаснее. В городе появились собачьи фургоны, о которых раньше никто не имел представления. По постановлению горсовета, все уличные собаки подлежали уничтожению. И вот по городу стали бегать собаколовы (их вербовали из среды опустившихся молдаван-пьянчуг) с длинными палками, на конце которых были укреплены проволочные петли. Собаколов подкрадывался к жертве, накидывал на голову петлю, слегка оттягивал палку назад. Собака делала резкое движение вперёд, стремясь освободиться от петли, но именно это и губило её: петля, разумеется, тут же захлёстывала ей горло, и собаколов, торжествуя, тащил беднягу к фургону.

Как всё-таки легко люди поддаются низменным страстям! Те самые леовцы, которые всегда благодушно относились к собакам, вдруг превратились в азартных маньяков. Процедура, поимки собак вначале их возмущала, потом начала забавлять, а затем уже превратилась в необходимое зрелище, без которого день казался скучным. Я видел, как, затаив дыхание, Иосепе Кобза, арендовавший у бабушки магазин, наблюдал за собаколовом, который подкрадывался к собаке: успеет ли он накинуть петлю или нет? Выпрыгнет ли собака из петли или дёрнет головой, затягивая её? Помню нянечку, которая, держа за руку маленькую девочку, говорила, глотая от сладострастия слюну: «Смотри внимательно, деточка. Сейчас дяденька набросит проволоку на голову – и нет собачки!» Знакомая пожилая дама, интеллигентная, неоднократно бывавшая в гостях у тёти Енты и говорившая, что она очень любит запах скошенного сена, рассуждала примерно таким образом:

– Конечно, это варварство. Но в каждом из нас спрятан охотничий инстинкт. Я не оправдываю собаколовов, но понимаю их. Вы знаете, я как-то наблюдала за ними... И вдруг начинаю ощущать в себе что-то живодёрское. Мне не стыдно в этом сознаться, ведь я не виновата, это перешло ко мне от далёких предков...

Где мне, мальчишке, было понять, что интеллигентная тётенька начиталась сочинений эпатирующих декадентов?

Мы, мальчики и девочки, не умели философствовать, мы просто жалели несчастных животных... До сих пор не могу забыть, как собаколовы вынуждены были умерщвлять собаку до её сбрасывания в фургон, так как он находился где-то в другом месте, с другой «бригадой». Собаку подвешивали и начинали её колотить палками с двух сторон (примерно так, как выколачивают матрац). Иногда ее приканчивали прямо на земле. Два собаколова поочерёдно (как два кузнеца у наковальни) ритмично наносили палками удары по брюху и голове... Нет, я не умел философствовать. Просто слышал, что на свете есть фашисты (знал, что они убивают евреев в Германии и Польше) и не понимал, какая разница между ними и вот этими собаколовами... Как же могла советская власть поощрять такие изуверские выходки? При румынах мы такого никогда не видели...

А собаколовы старались во всю. Как же – ведь за перевыполнение плана полагалась премия. Вот почему я так боялся за своего Бомбонела, который не умел и не хотел сидеть дома. Собаколовы же принялись ловить всех псов подряд, не только бродячих. А бродячих уже остались считанные единицы. И тогда нелюди с проволочными петлями окончательно обнаглели: потихоньку пробирались в различные дворы и уводили не особенно злых собак, сидевших на цепи. Случалось, что наглецов ловили на месте преступления и давали порядочную взбучку. Но собаколовы вошли во вкус, они умудрялись проникать в чужие дворы не только ночью, но и днём. Во время одного из таких нашествий был пойман Бомбонел. К счастью, его не умертвили, а бросили живого в фургон. Душа моя стонала от боли. Я бегал по улицам и захлёбывался от рыданий. Меня запомнил весь город. Папа на этот раз оказался молодцом. Он нашёл собаколова, поймавшего Бомбонела, и всучил ему пять рублей. Через некоторое время Бомбонел заявился домой – ободранный, голодный и ласково-весёлый. Впервые его кормёжкой занялась бабушка.

Теперь я день и ночь дрожал за своего пса. Боялся выпускать его на улицу. Боялся держать во дворе. Но весь день держать собаку в доме было невозможно. В школе на уроках я плохо слушал учителей, всё время думал о Бомбонеле. Один раз на большой перемене не выдержал: побежал домой, чтобы удостовериться, что он жив и не пойман. Дорога туда и назад – три километра. За двадцать минут я успел проделать этот путь и когда вернулся в школу, то имел, вероятно, весьма жалкий вид, потому что ученики осадили меня криком: «Что случилось?»

На службе у горсовета находились социально опасные элементы, отбросы человеческого общества. Жаловаться было некому. И Бомбонела я не уберёг. Невольным виновником оказался старый пёс-циркач. Однажды один из собаколовов забрёл к нам во двор. Около деревянного туалета на солнышке грелся «циркач». Когда собаколов стал подкрадываться к псу, я бросил в него (пса) маленький камешек. Умная собака поняла, что ей грозит опасность, и мелкой рысцой побежала к амбару. Собаколов остановился и долгим взглядом посмотрел на меня. Затем бросился догонять пса, который далеко убежать не мог, и через минуту-две уже волочил его, захлёстнутого петлёй, по земле. Видеть унижение умной старой собаки было невыносимо. Я побежал в дом.

Мне потребовалось самоочищенье, хотя проанализировать свои чувства был не в состоянии. И я дал себе клятву мстить собаколовам. Придя домой из школы и наспех сделав уроки, я потом кружил по всем улицам и окраинам, ища собачий фургон. Его теперь обслуживали четыре человека: возница, который управлял парой лошадей, два собаколова с длинными палками и мрачный усатый тип в надвинутой на глаза помятой шляпе (вероятно, «бригадир») – он всегда шёл позади фургона или сбоку, никогда не вынимая рук из карманов брюк, и именно его фигура придавала зловещий характер всему, что творилось... Найдя фургон, я неотступно следовал за ним, и как только показывалась какая-нибудь уцелевшая собака, тут же швырял в неё камнем. Сколько раз собаколовы гнались за мной, чтобы поколотить. Но бегал я хорошо, и ни разу никто меня не догнал.

– Береги своего Бомбонела, еврейская морда! – крикнул мне однажды усач в шляпе.

«Ну конечно же фашист, – почти удовлетворённо подумал я, убегая. – Я не ошибся, вот они какие».

Настал день, когда, придя из школы домой, я не нашёл во дворе Бомбонела. Со щемящим чувством ходил по чужим дворам, ища своего друга. Его не было нигде. Ночью, когда все спали, я тихонько выкрался из спальни через окно, вышел за ворота и долго кричал в темноту:

На третий или четвёртый день я понял, что навсегда потерял свою собаку.

«Осталась, — сказал судья, — лишь одна собака, которую мы не рассмотрели. Пока мы не определили того, что ей не хватает для получения титула лучшей дворняжки».

Тем временем собака по прозвищу Пошел-прочь только что обнаружила большую колонию блох на своей передней лапе и с таким смаком их вычесывала, что даже не обратила внимания на слова двуногих существ.

«Прочтите, пожалуйста, вслух описание этой собаки», — обратился председатель суда к клерку, который как раз нашел регистрационную карточку.

«Простите, сэр, — сказал клерк, — здесь написано неразборчиво, но, насколько я могу судить, это Пошел-прочь, заявленный Джоном по прозвищу Старьевщик. Собаку подкармливают в кабачке тетушки Матильды, 11-я авеню, около 44-ой улицы».

«Уважаемый г-н Старьевщик, дамы и господа, — сказал судья, держа в руке так, чтобы все видели, прекрасный серебряный ошейник и запечатанный конверт. — Я имею честь объявить, что Пошел-прочь, любимое домашнее животное г-на Старьевщика, занял первое место в конкурсе "Лучшая дворняжка Нью-Йорка". Вот ее главные достоинства. Первое. Она настолько грязна, что мы не можем увидеть ее естественный цвет, а пахнет так ужасно, что даже другие собаки гонят ее прочь. Этот "аромат" не может быть точно описан и представляет из себя смесь запахов мусорных баков, уличных отбросов, смолы, резины, а также других собак и прочих составляющих, не поддающихся определению.

Второе. Количество блох на этой собаке намного больше, чем у остальных присутствующих собак. Мы можем наблюдать,

как она весь вечер, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, занимается истреблением своих мучителей. Третье. Экстерьер этой собаки совершенно невозможно идентифицировать. Ее уши абсолютно не похожи на уши любых других известных нам пород собак. То же самое можно сказать и о ее хвосте, лапах, голове и других частях тела. Единственное, в чем мы уверены (если, конечно, не ошибаемся), — что это существо является собакой.

Итак, она грязна. У нее есть блохи. Она абсолютно непохожа на любую другую породу собак. Она невоспитанна. Вот почему, г-н Старьевщик, дамы и господа, я с радостью объявляю: серебряный ошейник и приз в сто долларов присуждаются собаке Пошел-прочь, лучшей дворняжке Нью-Йорка».

Она бредет своей дорогой,
Среди машин и пешеходов...
Прожигая дни зимой суровой,
Внутри подземных переходов.
Она не познала ещё хозяина,
Не знала любви и первой ласки...
Она и думать не желает-
Где дом ее, и кто вообще она.
Лишь мечтает, что кто-нибудь
На холодную землю посмотрит,
И булочкой черствой прикормит
Дворняжку, что скулит.
Она, свернувшись в клубочек
Лежит на земле...
Она как ветхий лепесточек,
Озябла вся во сне.
Всё было пасмурно вокруг,
И дождик моросил,
Внезапно хриплый голос вдруг,
Дворнягу пробудил:
Стоит перед ней мужчина,
Лет сорока пяти.
Он был оставлен миром,
Значит, им было по пути.
И она, не думая тогда;
Не издав не звука,
Встала и пошла...
В добром взгляде навсегда
Надежду обрела...
Он был бездомный человек,
И тоже народ жестокий донимал.
А тои зимой в январский снег
Ужасный морозец пробирал.
Бежала вслед за ним дворняжка
Все взгляда не теряя.
Их только видела луна,
Собою озаряя.
Остановился человек,
Увидев эти муки...
Рукою, стряхнув с собаки снег,
Тихонько взял на руки.
Она уткнулась в его рукав,
И тепло ее согрело...
И колыхалось на руках,
Безжизненное тело...
Неся ее по мостовой-
Он вдруг остановился,
Своей седой щетиной
К мордашке прислонился.
Пригляделся ей в глаза,
Слегка нахмурив брови...
Он видел, там была слеза-
От счастья, и от боли.
Дворняга ждала его всегда,
Как только может ждать.
Чтобы, спокоино в тепле на руках
Той ночью морозной умирать...
Вот теперь лежит она,
Без дрожи, не скуля...
Ещё щенок хотевший жить,
Уже по-своему хозяина любя!
Она ждала, а он искал...
Ведь никогда ещё предоней,
Дворняги, друга не встречал.
Похоронив в своем тулупе,
Застонав печально, рядом с ней упал.
И лишь, мороз январский всё видел,
Укрыв снежинкой-одеялом, сон их оберегал.

Дворняжка.
Повнимательней вы посмотрите
На дворняжку простую хоть раз
И, конечно же, не устоите
Перед ясным сиянием глаз!

А бывало, в глаза ей посмотришь -
И, как в книге, читай по глазам:
"Ты меня никогда ведь не бросишь?" -
Приникая доверчиво к вам...

Да, дворняжка моя не участвует
В этих выставках ярких, прелестных,
Но могу я сказать, что в сердце моем
Она заняла первое место!

Глаза собаки.
Я смотрю в глаза своей собаки -
Карие умнейшие глаза.
Иногда они искрятся счастьем,
Иногда на них блестит слеза.

Я могу читать, что говорит он,
Этот преданный собачий взгляд -
Хочет ли ко мне он приласкаться,
Хочет ли играть или гулять...

У меня была одна собака,
Что имела дивные глаза -
Ими много лучше, чем словами,
Все она могла мне рассказать.

И во взгляде том я прочитала
Все ее трагичное житье -
Все удары, что ей доставались,
Отпечатались в глазах ее.

Были с ней мы родственные души,
Что родились под одной звездой,
И в моих глазах осталась синих
Карих глаз ее тоска и боль...

Моя любимая собака

Моя собака беспородна -
Дворняга уличной закалки.
В ней нету крови благородной,
Таких зовут обычно "шавкой".

Моя собака беспородна -
Нет у нее ни экстерьера,
Ни рода нет, ни родословной,
Медалей выставочных нету.

Моя собака беспородна,
Второй такой - не существует!
Когда-то бывшая бездомной,
Меня сильней и крепче любит...

Моя собака - беспородна,
Но мне другой взамен - не надо!
И кроме преданного взора
Я не прошу иной награды!

***

На поляне с травой зеленой
Мы бок о бок лежим с тобой.
Мы навеки неразделенны -
Мы одною живем судьбой.

Мы с тобой как две капли похожи -
Даже внешне, не только характером.
Ты странна, необычна - я тоже,
И глаза грустны одинаково.

Я приникну к тебе головою -
Шерсть и волосы - не отличишь!
Повернусь я - и ты со мною,
Замолчу - и ты замолчишь.

Ну а если, с тобой разлучившись,
Далеко, на другом конце света,
Я почувствую, что умираю -
Значит, ты умираешь где-то...

***

У моей любимой Эльзушки
Большие овчарочьи ушки,
Хвост бубликом - явно от лайки
И тонкие рыжие лапки.
А мордочка - от добермана,
Везде нос сует неустанно!
Хотя, может быть, и от колли -
У той морда длинная тоже...
А глазки ее - от дворняги,
Прошедшей суровые передряги.

Стихи с открытия Фестиваля в защиту бездомных собак и кошек «За права

Дворняга с грустными глазами
Сидела долго под окном.
Бедняге, видно, не сказали,
Что дом её уж ей не дом.

Что не откроют и не пустят -
Скули, хоть вой, хоть в голос лай!
Мальчишки кирпичом запустят,
Старушка кинет ей сухарь.

Она не ластилась к коленям,
Не огрызалась на слова.
Бывало, ночью в самом деле
Скулила, но едва-едва...

Не бегала по подворотням,
Не воровала колбасу.
За свой родной район - Капотню -
Был шрам чуть видный на носу.

Овчарка из большого дома...
Хозяин во время помог:
Он с той овчаркой был знакомый,
Увел домой за поводок.

И вот в апрельской черной луже,
Рассматривая черный нос,
Сидит - и никому не нужен
Красивый верный рыжий пес.

Дворняга, - говорил прохожий,
Бросая тихий серый взгляд, -
Ты знаешь, а меня ведь тоже
Не принимают все подряд.

Пойдем со мной, хоть я художник,
И денег только на два дня,
Но мне без друга очень сложно,
Ты станешь другом для меня?

Собаки не любят "ха-ха" да "хи-хи".
Моя дворняга пишет стихи.
Стихи про луну и трех кобелей,
Что каждую ночь прибегают к ней.
Про тряпку, которую можно трепать.
Про воду, которую можно лакать.
И, знаете, пишет дворняга моя
Совсем неплохие стихи про меня.

...Родился не на коврике, в трехкомнатной квартире,
А в сумрачном подвале, среди вонючих луж,
Где маленький глупыш уже в щенячьем мире,
Познал жестокость голода и беспощадность стуж.

Наивная мордашка, он думал - так уж вышло,
Наверно так должно быть, у всех одна судьба.
Но почему же ночью, их мать скулит чуть слышно
И отчего слезятся любимые глаза?..

...Возня под мрачным сводом, бесхитростная шалость.
Вдруг, шорох где-то сверху и незнакомый лай.
А мать не зарычала и почему-то сжалась,
Наверно поняла, что кончился их рай...
В последний раз лизнула, обнюхав торопливо,
Как будто бы хотела запомнить навсегда,
Как будто бы прощенья за что-то попросила,
Ну словно точно знала - пришла ее беда.
Шесть пар щенячьих глаз следили с изумленьем,
Куда она идет?..И почему одна?..

...И серенький клубок, на миг пришел в смятенье,
Когда опять в подвале застыла тишина.
Все тихо, все спокойно, ни шороха, ни крика...
Никто из них не слышал, чтоб так кричала мать.
Из них никто ни разу не видел человека,
Но каждому хотелось увидеть и узнать.
И осмелев немного, толкаясь в нетерпеньи,
Не в силах оставаться под ящиком, в углу...
Шесть пар щенячьих глаз увидели две тени,
Лежавших посредине, на каменном полу.
Та, что лежит поодаль, как будто просто камень,
Но кто его принес? Зачем? И для чего?..
А впрочем, что за дело? Найти бы только маму,
Уткнуться бы скорее в мохнатое плечо...

...Да вот - она! Смотрите...Да вот - она, родная!
Ее повсюду ищут, а она... лежит...
Наверно, притомилась их угол охраняя,
Лежит в какой-то луже, усталая и спит.
И шесть носов с разбегу, с разгона, кто быстрее?..
Уткнулись разом в шею, знакомое плечо...
И каждому казалось, что он в шесть раз сильнее,
В тот вечер любит маму, чуть теплую еще...

*Сокращенный вариант, раннее.

У нас во дворе родились дворняги
От леди с оборваным ухом – собаки,
И пса, который часто выпить любил,
За это хозяин его пристрелил.

У нас во дворе между пятницей в среду
Дождь обещал, что закончилось лето
Щенят накормили соседские дети
Их ставили в угол за шалости эти.

У нас во дворе нет места для стаи
Но дали дворнягам прописку в подвале.
Все это время я на вокзалах
встречала любимых. Потом провожала.

А мне так хотелось домой, по вкусу следов
Под зонтиком в лето- под жаркие пледы...
Я б рассказала тебе про осени атаку
"Дорогая, давай заведем собаку."

На улице смог, вошел пес, – лег у ног:
Шерсть свалялась давно, кровь запеклась.
И ни одна душа не нашлась,
Что сказать, разделить с ним печаль и боль.
Скажи мне, друг, что случилось с Тобой?

Но он не ответил, он просто дремал,
И лишь от страха немножко дрожал.
Какие сны снились ему?
Что знал он, любил? Я не пойму.

Свобода, охота, враги иль друзья,
Подруги, щенки, а, может быть я…
Вокруг сотни людей, но им не понять,
Кого сердце дворняги будет искать.
Искать целый день и не сможет найти:

«Хозяин. Хозяин, где ты – приди!».

Но он не услышит, и он не придет –
В человеческом мире слишком много «забот».
И люди забыли, – Что мы в ответе за тех,
Кого приручаем себе для утех.

На улице смог, сотни людей
И каждый из них спешит поскорей
Догнать, найти, а потом потерять
Хоть что-то, что можно Любовью назвать.

Бездомный пес у моих ног,
Почему я тогда Тебе не помог…

«В московском метрополитене минувшей ночью на станции "Менделеевская" увековечили память пса по кличке "Мальчик", погибшего от удара кухонным ножом в исполнении худосочных рук столичной с...-модели. Мальчика очень любили не только работники метрополитена, но и гости российской столицы когда случалось им проходить по данной станции метро...

Пёс был настолько трогательным и ласковым, что только последняя московская дрянь в юбке шесть лет назад могла достать из сумки кухонный ножик и с раскрытым от зверского удовольствия ртом зарезала собаку.

Артистическая общественность Москвы сумела уговорить руководство московского метрополитена дать разрешение на установку памятника в честь пса по имени Мальчик. Это не оговорка, говрят сотрудники станции "Менделевская", для них пёс был не животным, а другом и оттого они считают, что Мальчик это имя собаки, а не кличка. "Вот у той сучки, - с грустью произносят очевидцы зверского убийства собаки в метро, - явно нет имени, а есть только кличка сухой и бесчувственной платформенной модели".

Памятник в честь Мальчика был изготовлен ещё в 2004 году. Его создатели назвали сей памятник "Сочувствие". После долгих консультаций решили не устанавливать памятник на месте гибели пса, а установили его акурат напротив турникетов, том месте где когда-то любил общаться с людьми пёс Мальчик. Интересно и то, про это с пометкой "срочно" передали все московские информагентства, когда установили бронзовый памятник Мальчику одна из служащих метрополитена сорвала со стены табличку "С собаками проход запрещён"...

Сегодня ровно в полдень на станционном вестибюле торжественно откроют бронзовый памятник в честь пса по имени Мальчик. В это время будет полностью прекращён вход и выход, но не для тех кто любит животных, особенно слишком доверчивых к людям собак...

В связи с официальным открытием памятника "Сочувствие" изменён режим работы станции "Менделеевская".

С 11:45 до 12:40, в связи с проведением торжественного открытия скульптурной композиции «Сочувствие», вестибюль станции «Менделеевская» будет закрыт для входа и выхода пассажиров. Вход и выход пассажиров на станцию «Менделеевская» будет осуществляться через станцию «Новослободская».

Напомним, согласно информации пресс-центра Московского метрополитена, в последний день Года Собаки по восточному календарю, ровно в полдень, сегодня в субботу 17 февраля, в вестибюле станции «Менделеевская» состоится долгожданное открытие первого в мире памятника, посвящённого гуманному отношению к бездомным животным, «Сочувствие». Самая знаменитая московская собака в этот час перестаёт быть бездомной, обретая, наконец-то, свой законный приют. Скульптура, отлитая из бронзы, будет установлена на постаменте из змеевика-монолита.

Скульптор памяьника: член-корреспондент РАХ, заслуженный художник РФ, лауреат премий Ленинского комсомола и Московской мэрии Александр Цигаль.

Художник: Сергей Цигаль.

Архитектор: Андрей Налич.

Идея создания памятника «Сочувствие» собрала вокруг себя многих известных людей. В попечительский совет памятника вошли: Елена Камбурова (председатель), Олег Анофриев, Аркадий Арканов, Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Евгений Бунимович, Элина Быстрицкая, Валентин Гафт, Геннадий Гладков, Александр Градский, Григорий Гладков, Владимир Дашкевич, Армен Джигарханян, Евгений Евтушенко, Фазиль Искандер, Людмила Касаткина, Юрий Куклачев, Михаил Левитин, Андрей Макаревич, Ольга Остроумова, Любовь Полищук, Вячеслав Пьецух, Константин Райкин, Юрий Рост, Сергей Середа (президент Лиги практикующих ветеринарных врачей России), Юрий Соломин, Юрий Шевчук, Михаил Ширвиндт, Алексей Щеглов, Юрий Яковлев; адвокаты: Полина Жук, Екатерина Полякова, Станислав Маркелов, Генрих Падва, Генри Резник и другие. Куратор проекта – писатель, журналист Ирина Озёрная.

Выбор места установки памятника «Сочувствие» не случаен - буквально в двух шагах от него в подуличном переходе станции «Менделеевская» была публично заколота кухонным ножом собака Мальчик, любимица многих пассажиров и работников метрополитена.

Резонанс, вызванный этими публикациями был огромен. Группа народных артистов обратились к руководителю метрополитена Дмитрию Гаеву с просьбой поддержать идею создания памятника «Сочувствие» на станции «Менделеевская», символизирующего уважение ко всему живому, протест против жестокого обращения с бездомным животным.

Начальник метрополитена поддержал идею, а после того, как ему показали бронзовый эскиз и архитектурный проект памятника «Сочувствие», он, высоко оценив художественность произведения, сказал в интервью «Известиям», что функция этой скульптуры превосходит только зоозащитную, так как она, безусловно, будет благотворно влиять на сознание людей, и необходима в первую очередь детям. И особенно - в сегодняшнее, непростое время.

Деньги на создание памятника «Сочувствие» собирали всем миром - они поступали от российских и зарубежных граждан в Театр музыки и поэзии под руководством Елены Камбуровой. Среди жертвователей – как простые, так и очень известные люди, многие деятели культуры. Депутат Мосгордумы Евгений Бунимович, сказал недавно в одной из радиопередач, что народное единодушие, проявленное при сборе денег на этот памятник, сравнимо, пожалуй, только с известной солидарностью людей, жертвовавших в своё время деньги на памятник Пушкину в Москве.

И это не случайно, замечают официальные представители московского метрополитена: ...Ведь отношение к животным в государстве – есть, говоря словами Льва Толстого, «первая ступень нравственности», которую невозможно перескочить, чтоб попасть на следующие - оно ярко демонстрирует нравственное состояние общества.»